Глава 8

Отрывки из путешествия Онегина были частично перенесены А.С. Пушкиным в последнюю изданную им главу (в данном собрании ― девятую), и частично были изданы отдельно, со следующим предисловием Пушкина:

П.А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сиё исключение, может быть и выгодное для читателей, вредит однако ж плану целого сочинения; ибо через то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъяснённым. ― Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики. Некоторые отрывки были напечатаны; мы здесь их помещаем, присовокупив к ним ещё несколько строф».

Ниже собраны практически все известные части путешествия Онегина. Строфы I, III и IV (в рукописном варианте) возвращены из нынешней девятой главы, при этом строфа IV (в печатной редакции) оставлена для связности изложения также и в девятой главе (под номером XII).

I
Блажен, кто смолоду был молод, Блажен, кто вовремя созрел, Кто постепенно жизни холод С летами вытерпеть умел; Кто странным снам не предавался, Кто черни светской не чуждался, Кто в двадцать лет был франт иль хват, А в тридцать выгодно женат; Кто в пятьдесят освободился От частных и других долгов, Кто славы, денег и чинов Спокойно в очередь добился, О ком твердили целый век: N.N. ― прекрасный человек.
II
Блажен, кто понял голос строгий Необходимости земной, Кто в жизни шёл большой дорогой, Большой дорогой столбовой,― Кто цель имел и к ней стремился, Кто знал, зачем он в свет явился И Богу душу передал, Как откупщик иль генерал. «Мы рождены,― сказал Сенека,― Для пользы ближних и своей» ― (Нельзя быть проще и ясней), Но тяжело, прожив полвека, В минувшем видеть только след Утраченных бесплодных лет...
III
Несносно думать, что напрасно Была нам молодость дана, Что изменяли ей всечасно, Что обманула нас она; Что наши лучшие желанья, Что наши свежие мечтанья Истлели быстрой чередой, Как листья осенью гнилой. Несносно видеть пред собою Одних обедов длинный ряд, Глядеть на жизнь, как на обряд, И вслед за чинною толпою Идти, не разделяя с ней Ни общих мнений, ни страстей.
IV
Предметом став суждений шумных, Несносно, согласитесь в том, Между людей благоразумных Прослыть притворным чудаком, Каким-то квакером, масоном Иль доморощенным Байроном, Иль даже Демоном моим. Онегин (вновь займуся им), Убив на поединке друга, Дожив без цели, без трудов До двадцати шести годов, Томясь в объятиях досуга Без службы, без жены, без дел, Быть чем-нибудь давно хотел.
V
Наскуча или слыть Мельмотом Иль маской щеголять иной, Проснулся раз он патриотом Дождливой, скучною порой. Россия, господа, мгновенно Ему понравилась отменно, И решено. Уж он влюблён, Уж Русью только бредит он, Уж он Европу ненавидит С её политикой сухой, С её развратной суетой. Онегин едет; он увидит Святую Русь: её поля, Пустыни, грады и моря.
VI
Он собрался, и, слава Богу, Июля третьего числа Коляска лёгкая в дорогу Его по почте понесла. Среди равнины полудикой Он видит Новгород-великой. Смирились площади ― средь них Мятежный колокол утих, Но бродят тени великанов: Завоеватель скандинав, Законодатель Ярослав С четою грозных Иоаннов, И вкруг поникнувших церквей Кипит народ минувших дней.
VII
Тоска, тоска! спешит Евгений Скорее далее: теперь Мелькают мельком, будто тени, Пред ним Валдай, Торжок и Тверь. Тут у привязчивых крестьянок Берёт три связки он баранок, Здесь покупает туфли, там По гордым волжским берегам Он скачет сонный. Кони мчатся То по горам, то вдоль реки, Мелькают вёрсты, ямщики Поют, и свищут, и бранятся, Пыль вьётся. Вот Евгений мой В Москве проснулся на Тверской.
VIII
Москва Онегина встречает Своей восточной суетой, Старинной кухней угощает ― Стерляжьей потчует ухой. Он слышит на больших обедах Рассказы отставных бояр, Он видит Кремль, Тверской бульвар; Он видит башню Гудунова, Дворцы и площади Кремля И храм, где царская семья Почила близ мощей святого; Он ходит меж ночных огней В садах московских богачей.
* * *
В палате Английского клоба (Народных заседаний проба), Безмолвно в думу погружён, О кашах пренья слышит он. Вокруг него гремят стаканы, Мелькают карты; [и уж в свете] Замечен он. Об нём толкует Разноречивая молва, Им занимается Москва, Его шпионом именует, Сплетает про него стихи И производит в женихи.
* * *
«Женись».― На ком? ― «На Вере Чацкой». ― Стара.― «На Радиной».― Проста. «На Хальской».― Смех у ней дурацкий. «На Шиповой».― Бедна, толста. «На Минской».― Слишком томно дышит. «На Торбиной».― Романсы пишет, Шалунья мать, отец дурак. «Ну так на Ленской».― Как не так! Приму в родство себе лакейство. «На Маше Липской».― Что за тон! Гримас, ужимок миллион. «На Лидиной».― Что за семейство! У них орехи подают, Они в театре пиво пьют.
IX
Тоска, тоска! Он в Нижний хочет, В отчизну Минина. Пред ним Макарьев суетно хлопочет, Кипит обилием своим. Сюда жемчуг привёз индеец, Поддельны вина европеец, Табун бракованных коней Пригнал заводчик из степей, Игрок привёз свои колоды И горсть услужливых костей, Помещик ― спелых дочерей, А дочки ― прошлогодни моды. Всяк суетится, лжёт за двух, И всюду меркантильный дух.
X
Тоска! Евгений ждёт погоды. Уж Волга, рек, озёр краса, Его зовёт на пышны воды, Под полотняны паруса . Взманить охотника нетрудно: Наняв купеческое судно, Поплыл он быстро вниз реки. Надулась Волга; бурлаки, Опёршись на багры стальные, Унывным голосом поют Про тот разбойничий приют, Про те разъезды удалые, Как Стенька Разин в старину Кровавил волжскую волну.
XI
Поют про тех гостей незванных, Что жгли да резали. Но вот Среди степей своих песчаных На берегу солёных вод Торговый Астрахань открылся. Онегин только углубился В воспоминанья прошлых дней, Как жар полуденных лучей И комаров нахальны тучи, Пища, жужжа со всех сторон, Его встречают,― и взбешён Каспийских вод брега сыпучи Он оставляет тот же час. Тоска! ― Он едет на Кавказ.
XII
Он видит Терек своенравный, Пред ним парит орёл державный, [И нежна лань,] склонив рога, [Копытцем] роет берега, Верблюд лежит в тени утеса В лугах несётся конь черкеса, И вкруг кочующих шатров Пасутся овцы калмыков. Вдали Кавказские громады: К ним путь открыт ― чрез их преграды За их естественную грань До Грузии промчалась брань, Брега Арагвы и Куры Узрели русские шатры. Авось [гор] дикою красою Случайно тронут будет он И вот, конвоем окружён, Вослед за пушкою степною, [Вослед полкам] ступил [он] вдруг В преддверье гор, в их мрачный круг.
* * *
Он видит: Терек разъярённый Трясёт и точит берега, Над ним с чела скалы нагбённой Висит олень, склонив рога; Вдоль скал прямых потоки хлещут, Орлы кричат, и [ярко] блещут Следы обвалов снеговых С вершин высоких и крутых. Меж гор, меж двух высоких стен Идёт ущелие; стеснен Опасный путь всё уже, уже; Вверху чуть видны небеса; Природы мрачная краса Везде являет дикость ту же. Хвала тебе, седой Кавказ, Онегин тронут в первый раз.
* * *
Во время оное былое!.. В те дни ты знал меня, Кавказ, В своё святилище глухое Ты призывал меня не раз. В тебя влюблён я был безумно. Меня приветствовал ты шумно Могучим гласом бурь своих. Я слышал рёв ручьёв твоих, И снеговых обвалов грохот, И клик орлов, и пенье дев, И Терека свирепый рев, И эха дальнозвучный хохот; И зрел я, слабый твой певец, Казбека царственный венец.
XIII
Уже пустыни сторож вечный, Стеснённый холмами вокруг, Стоит Бешту остроконечный И зеленеющий Машук, Машук, податель струй целебных; Вокруг ручьёв его волшебных Больных теснится бледный рой: Кто жертва чести боевой, Кто Почечуя, кто Киприды; Страдалец мыслит жизни нить В волнах чудесных укрепить, Кокетка злых годов обиды На дне оставить, а старик Помолодеть ― хотя на миг.
XIV
Питая горьки размышленья, Среди печальной их семьи, Онегин взором сожаленья Глядит на дымные струи И мыслит, грустью отуманен: «Зачем я пулей в грудь не ранен? Зачем не хилый я старик, Как этот бедный откупщик? Зачем, как тульский заседатель, Я не лежу в параличе? Зачем не чувствую в плече Хоть ревматизма? ― ах, Создатель! И я как эти господа Надежду мог бы знать тогда...
XV
«Блажен кто стар! блажен кто болен, Блажен, чья смерть уже близка, Над кем лежит судьбы рука! Но я здоров, я молод, волен, Я [жив, и] жизнь во мне крепка, Чего мне ждать? тоска! тоска!..» Простите, снежных гор вершины, И вы, кубанские равнины; Он едет к берегам иным, Он прибыл из Тамани в Крым. Волшебный край!.. воспоминанья [Волшебной] тенью облегли Сей отдалённый край земли, Воображенью край священный; Он видит Керчь уединенный; С Атридом спорил там Пилад, Там закололся Митридат, Там пел Мицкевич вдохновенный, Свою Литву воспоминал, Когда среди прибрежных скал Стихи бессмертные слагал.
XVI
Прекрасны вы, брега Тавриды, Когда вас видишь с корабля При свете утренней Киприды, Как вас впервой увидел я; Вы мне предстали в блеске брачном: На небе синем и прозрачном Сияли груды ваших гор, Долин, деревьев, сёл узор Разостлан был передо мною, Сияло всё... везде пестрели Сады и хижины татар... Какой во мне проснулся жар! В тени олив и шелковиц Кудá мечты мои летели, Влекли меня [чредою лиц;] Какой волшебною тоскою Стеснялась пламенная грудь!.. Но, Муза! прошлое забудь.
XVII
Какие б чувства не таились Тогда во мне ― теперь их нет: Они прошли иль изменились... Мир вам, тревоги прошлых лет! В ту пору мне казались нужны Пустыни, волн края жемчужны, И моря шум, и груды скал, И гордой девы идеал, И безыменные страданья... Другие дни, другие сны; Смирились вы, моей весны Высокопарные мечтанья, И в поэтический бокал Я много прозы подмешал.
XVIII
Иные мне нужны картины: Люблю песчаный косогор, Перед избушкой две рябины, Калитку, сломанный забор, Да через светлую полянку В дали бегущую крестьянку. На небе серенькие тучи, Перед гумном соломы кучи Да пруд под сенью ив густых, Раздолье уток молодых; Теперь мила мне балалайка Иль колокольчик ямщика, Да пьяный топот трепака Перед порогом кабака. Мой идеал теперь ― хозяйка, Простая, тихая жена, Подруга [и] трудов, и сна; Мои желания ― покой, Да щей горшок, да сам большой.
XIX
Порой дождливою намедни Я, завернув на скотный двор... Тьфу! прозаические бредни, Фламандской школы пёстрый сор! Таков ли был я, расцветая? Скажи, фонтан Бахчисарая! Такие ль мысли мне на ум Навёл твой бесконечный шум, Когда безмолвно пред тобою Зарему я воображал... Средь пышных, опустелых зал, Спустя три года, вслед за мною, Скитаясь в той же стороне, Онегин вспомнил обо мне.
XX
Я жил тогда в Одессе пыльной... Там долго ясны небеса, Там хлопотливо торг обильный Свои подъемлет паруса; Там всё Европой дышит, веет, Всё блещет югом и пестреет Разнообразностью живой. Язык Италии златой Звучит по улице весёлой, Где ходит гордый славянин, Француз, испанец, армянин, И грек, и молдаван тяжёлый, И сын египетской земли, Корсар в отставке, Морали.
XXI
Одессу звучными стихами Наш друг Туманский описал, Но он пристрастными глазами В то время на неё взирал. Приехав, он прямым поэтом Пошёл бродить с своим лорнетом Один над морем ― и потом Очаровательным пером Сады одесские прославил. Всё хорошо, но дело в том, Что степь нагая там кругом; Кой-где недавный труд заставил Младые ветви в знойный день Давать насильственную тень.
XXII
А где, бишь, мой рассказ несвязный? В Одессе пыльной, я сказал. Я б мог сказать: в Одессе грязной ― И, право, также не солгал. В году недель пять-шесть Одесса, По воле бурного Зевеса, Потоплена, запружена, В густой грязи погружена. Мгновенно площади погрязнут, Все домы на аршин загрязнут, Лишь на ходулях пешеход По улице дерзает вброд; Кареты, люди тонут, вязнут, И в дрожках вол, рога склоня, Сменяет хилого коня.
XXIII
Но уж дробит каменья молот, И скоро звонкой мостовой Покроется спасённый город, Как будто кованой бронёй. Однако в сей Одессе влажной Ещё есть недостаток важный; Чего б вы думали? ― воды! Потребны тяжкие труды, И шумные фонтаны хлынут, Ручьи в оградах потекут И вместо графа Воронцова Там будет свежая вода (Тогда поедем мы туда). Что ж? [нет воды ― это не] горе, Особенно, когда вино Без пошлины привезено. Но солнце южное, но море... Чего ж вам более, друзья? Благословенные края!
XXIV
Бывало, пушка зоревая Лишь только грянет с корабля, С крутого берега сбегая, Уж к морю отправляюсь я. Потом за трубкой раскалённой, Волной солёной оживлённый, Как мусульман в своём раю, С восточной гущей кофе пью. Иду гулять. Уж благосклонный Открыт Casino; чашек звон Там раздаётся; на балкон Маркёр выходит полусонный С метлой в руках, и у крыльца Уже сошлися два купца.
XXV
Глядишь ― и площадь запестрела, Всё оживилось; здесь и там Бегут за делом и без дела, Однако больше по делам. Дитя расчёта и отваги, Идёт купец взглянуть на флаги, Проведать, шлют ли небеса Ему знакомы паруса. Какие новые товары Вступили нынче в карантин? Пришли ли бочки жданных вин? И что чума? и где пожары? И нет ли голода, войны Или подобной новизны?
XXVI
Но мы, ребята без печали, Среди заботливых купцов, Мы только устриц ожидали От Цареградских берегов. Чтò устрицы? пришли! О радость! Летит обжорливая младость Глотать из раковин морских Затворниц жирных и живых, Слегка обрызнутых лимоном. Шум, споры ― лёгкое вино Из погребов принесено На стол услужливым Отоном;^*11 Часы летят, а грозный счёт Меж тем невидимо растёт.
XXVII
Но уж темнеет вечер синий, Пора нам в Оперу скорей: Там упоительный Россини, Европы баловень ― Орфей. Не внемля критике суровой, Он вечно тот же, вечно новый, Он звуки льёт ― они кипят, Они текут, они горят Как поцелуи молодые, Все в неге, в пламени любви, Как зашипевшего Аи^* Струя и брызги золотые... Но, господа, позволено ль С вином равнять do-re-mi-sol?
XXVIII
Но все ли тут очарованья? А разыскательный лорнет? А закулисные свиданья? А prima donna? а балет? А ложа, где красой блистая, Негоциантка молодая, Самолюбива и томна, Толпой рабов окружена? Она и внемлет и не внемлет И каватине, и мольбам, И шутке с лестью пополам... Меж тем глядит по сторонам, А муж ― в углу за нею дремлет, Впросонках фора! закричит, Зевнёт и ― снова захрапит.
XXIX
Финал гремит; пустеет зала; Шумя, торопится разъезд; Толпа на площадь побежала При блеске фонарей и звезд, Сыны Авзонии счастливой Слегка поют мотив игривый, Его невольно затвердив, А мы ревём речитатив. Но поздно. Тихо спит Одесса; И бездыханна и тепла Немая ночь. Луна взошла, Прозрачно-лёгкая завеса Объемлет небо. Всё молчит; Лишь море Чёрное шумит.
XXX
Итак, я жил тогда в Одессе Средь новоизбранных друзей, Забыв о сумрачном повесе, Герое повести моей. [Я прóсто жил] ― я жил поэтом, Без дров зимой, без дрожек летом [Жил, как] счастливый человек... Не мог вести во весь свой век Я переписки постоянной, И ссоре даже рад иной Дабы избавиться порой От этой пытки непрестанной, Тому причина, право, лень Почтовый день ― мой чёрный день: Приятно письма получать, Но что за мука отвечать!
XXXI
Онегин никогда со мною Не хвастал дружбой почтовою, [И вот,] каким же изумленьем, Судите, был я поражён, Когда ко мне явился он Неприглашённым привиденьем; Как громко ахнули друзья И как обрадовался я! Святая дружба! глас натуры!!!.. Взглянув друг на друга потом, Как Цицероновы Авгуры Мы рассмеялися тишком... _ _ _
* * *
Мне было грустно, тяжко, больно, Но одолев меня в борьбе Он сочетал меня невольно Своей таинственной судьбе. Я стал взирать его очами, С его печальными речами Мои слова звучали в ряд [И прежний дружеский уклад Вдруг возродился; но]
XXXII
Недолго вместе мы бродили По берегам Эвксинских вод. Судьбы нас снова разлучили И нам назначили поход. Онегин, очень охлаждённый И тем, что видел, насыщённый, Пустился к невским берегам. А я от милых южных дам, От жирных устриц черноморских, От Оперы, от тёмных лож И, слава Богу, от вельмож Уехал в тень лесов Тригорских, В далёкий северный уезд; И был печален мой приезд.
XXXIII
О, где б Судьба не назначала Мне безыменный уголок, Где б ни был я, куда б ни мчала Она смиренный мой челнок, Где поздний мир мне б ни сулила, Где б ни ждала меня могила, Везде, везде в душе моей Благословлю моих друзей. Нет, нет! нигде не позабуду Их милых, ласковых речей; Вдали, один, среди людей Воображать я вечно буду Вас, тени прибережных ив, Вас, мир и сон Тригорских нив.
XXXIV
И берег Сороти отлогий, И полосатые холмы, И в роще скрытые дороги, И дом, где пировали мы ― Приют, сияньем Муз одетый, Младым Языковым воспетый, Когда из капища наук Являлся он в наш сельский круг И нимфу Сороти прославил, И огласил поля кругом Очаровательным стихом; Но там и я свой след оставил, Там, ветру в дар, на тёмну ель Повесил звонкую свирель.